Роберт Ландарский: «Художник не должен быть голодным»
С заслуженным деятелем искусств Беларуси, членом Белорусского союза художников, долгие годы бессменным председателем Рады Гомельской областной организации Союза художников Робертом Ландарским мы встретились в его мастерской. Мне впервые в жизни представилась возможность побывать в святая святых любого художника, и сегодня могу ответственно заявить: растиражированное представление о творческих мастерских соответствует действительности.
В центре довольно просторной комнаты установлен внушительных размеров мольберт, по углам – десятки законченных картин в рамах, на нескольких столах – ещё больше набросков и эскизов.
Есть здесь и обязательные кисти, и тюбики с белилами, и фанера, выполняющая роль палитры. В мастерской Роберта Ефимовича этот обязательный творческий беспорядок дополняют несколько солидных размеров ящиков.
– Только что во Дворце Румянцевых и Паскевичей закончилась моя юбилейная выставка, – смущаясь, объясняет мэтр. – Только вчера забрал выставлявшиеся картины, не успел распаковать…
Мы садимся за единственный свободный стол и начинаем интереснейшую беседу. Точнее, говорит один Роберт Ландарский, а я лишь киваю головой, иногда вставляю какую-нибудь реплику и в душе удивляюсь: как после всего пережитого этот умудрённый, не раз битый жизнью человек смог сохранить оптимизм, радушие и человеколюбие?
ЛЕТО ЕГО ДЕТСТВА
– Сколько себя помню, столько я рисую. Ещё в раннем детстве, лет с трёх, мать, чтобы я не путался под ногами во время хлопот по хозяйству, совала мне то уголь, то мел и отправляла рисовать. Рисовал везде, где только мог: на стене дома, на полу, на обрывках газет и тетрадей.
А уж если в руки попадался химический карандаш, то и на лице. Когда стал постарше, на время рисование забросил. Мы тогда вернулись из эвакуации, отец руководил сначала конезаводом в Ветковском районе, затем колхозом, в который входили Поколюбичи, Лопатино и ещё несколько близлежащих деревень.
Время было трудное, дел невпроворот. Я оказался предоставленным сам себе. Связался с такими же как сам сорванцами, ходил драться в соседние деревни, «чистил» окрестные сады…
Прознав об этих «подвигах», отец решил брать меня с собой на работу, чтоб всегда был на виду. А где у председателя работа? В поле. Вот я днями и наслаждался природой, чистым воздухом, научился подмечать самые, казалось бы, незначительные особенности тех или иных мест.
Когда подрос, работал на косилке, был водовозом. И всё время широко раскрытыми глазами смотрел вокруг, наблюдал, запоминал. Детский ум ведь пытлив, всё новое впитывает, как губка.
А душа полна романтики, и потому все полученные впечатления просятся наружу. В моём случае – на бумагу, потом на холст. Правда, отец моего увлечения не одобрял, считал «маляванне» пустой тратой времени, блажью.
Так что ни о какой художественной школе речи быть не могло, да и откуда она после войны, если и обычных-то не хватало. Но самоучкой себя не считаю, был у меня наставник. Вернее, наставница – жена нашего соседа тётя Мария, от природы одарённая художница.
Она и преподала мне первые уроки рисования, научила правильно держать кисть, которые, кстати, сама мастерила из конского волоса…
Собственно, под её руководством я и нарисовал свою первую, если не профессиональную, то осознанную картину. И назвал её «Лето моего детства».
ИЮНЬ СОРОК ПЕРВОГО
– Тот июнь я не забуду до конца своих дней, хотя и было мне тогда чуть более пяти лет. Помню, как нас эвакуировали в далёкий Мичуринск, как ехали в вагонах для перевозки скота, теряя сознание от духоты и скученности.
На железнодорожном мосту через какую-то небольшую речушку наш невоенный эшелон попал под немецкую бомбёжку. Взрослые отгоняли нас от щелей в вагонах, пытались заткнуть их подушками, но мы, мальчишки, всё равно умудрялись смотреть на взрывы. Интересно же!
А потом немцы выбросили десант, и один из парашютистов приземлился прямо в речушку. Не снимая парашюта, стоя по колено в воде, он повернулся и дал длинную очередь из автомата по нашему вагону.
Никогда не забуду его перекошенное от злобы лицо и ненавидящий, полный слепой ярости взгляд. Помню, подумал ещё: « За что, что ж мы вам сделали?..»
Во время следующей бомбёжки щели уже никто не затыкал – все бросились врассыпную от вагонов. Мы с братом свалились в какую-то то ли яму, то ли воронку, а сверху нас своим телом накрыл муж тёти Марии.
Не помню уже, как его звали, но он спас нам жизнь: осколки от разорвавшейся неподалёку бомбы повредили ему позвоночник. И мы с братом, и наши родители всю жизнь были благодарны этому человеку. А отец, пользуясь служебным положением, всё время держал его рядом с собой, давая работу.
Поверьте, многие инвалиды после войны об этом только мечтать могли. Свои детские впечатления от увиденного я впоследствии перенёс на холст. Одна из картин о войне так и называется «Июнь сорок первого».
На первый взгляд она не автобиографична, но если вдуматься, то тяжесть разлуки и тревожного ожидания вынес в то время каждый советский человек, и моя семья не исключение. Так что, как посмотреть…
У КАЖДОГО СВОЯ МАДОННА
– Я считаю, все мои картины в той или иной степени автобиографичны. Ведь всё, что я пишу, видел собственными глазами. Это может быть портрет отца на одной из моих ранних работ «Весенние заботы», какой-то пейзаж, изображающий конкретный уголок нашей родной Беларуси или одной из стран, в которых мне довелось побывать.
А иногда изображение на картине не привязано к какому-то конкретному месту, представляя собой сконцентрированное отображение увиденного и пережитого. И люди на моих картинах не всегда имеют конкретные имена и фамилии.
Так случилось, например, с картиной «Полесская мадонна», которую ещё иногда называют «чернобыльской». Ещё до аварии на ЧАЭС я с сыном и друзьями любил ездить на рыбалку в те благословенные места – под Хойники, Брагин, Комарин.
Не любить нашу полесскую природу, не восхищаться ею невозможно, так что там я не только ловил рыбу, но и без преувеличения черпал вдохновение. И вдруг такая беда!
После, посетив ставшие «зоной» дорогие сердцу места, я был поражён увиденным: и ставшей вдруг опасной природой, и растерянными, не желавшими покидать родные места жителями, и героизмом ликвидаторов.
Так появился мой чернобыльский цикл: та же «Мадонна», «Яблоки на снегу», некоторые другие картины. Но я не могу писать «под заказ», всё увиденное требует осмысления и обобщения.
Поэтому у меня хранится ещё много набросков и зарисовок, которые, дай Бог, когда-нибудь станут основой для очередного полотна. Чернобыль – непроходящая боль и тревога белорусов на многие поколения вперёд, и подходить к этой теме что художникам, что писателям, что журналистам следует крайне обдуманно, взвешенно и осторожно.
ТРУДНОСТИ СТАНОВЛЕНИЯ –
Научиться хорошо рисовать может любой, кто имеет хоть толику способностей к этому непростому ремеслу. Гораздо труднее вступить в Союз художников, ещё сложнее получить признание и коллег по цеху, и начальства, и массового зрителя.
На себе это испытал, когда вернулся в Беларусь после учёбы в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Репина. Моим наставником был известный художник Витенис Римкус, который научил меня писать картины «по сырому», не вдаваясь в выписывание мельчайших деталей.
Такие картины надо смотреть с расстояния, равного трём диагоналям полотна. В Беларуси была совсем другая школа, и когда я выставил свои работы при вступлении в Союз художников, многие признанные мэтры только что не плевали мне в след.
Ничего, пережил, теперь две из тех работ находятся в Национальном художественном музее, три участвовали во Всесоюзной выставке. Признания пришлось добиваться долго, главное было не поддаться общему течению, твёрдо отстаивать свой стиль.
Эти уроки навсегда запали мне в душу, и, возглавив на долгие годы Гомельскую областную организацию Союза художников, я всегда старался помочь молодым. Главное, чтобы был талант, всё остальное – условности.
Ведь чтобы вступить в наш Союз, художнику необходимо поучаствовать в не менее чем десяти выставках в Минске и иметь высшее специальное образование. Но как молодой художник может так часто выставляться, если у него даже нет собственной мастерской, которая полагается только членам Союза?
Выходит, правила сохраним, а художника угробим? Поэтому иногда я шёл на сознательное их нарушение, о чём нисколько не сожалею. Но не стоит думать, что все художники – люди с чистыми помыслами и открытой душой.
Многие из нас тоже подвержены и материальным соблазнам, и зависти, и карьеризму. Помните, как выставочный зал на проспекте Ленина превратили в сувенирную лавку? Я тогда на время отошёл от дел, несколько лет безвылазно провёл на даче – отдыхал и работал.
Вернулся – и ахнул! Чего стоило потом разгрести эти «авгиевы конюшни», даже вспоминать не хочется. Здоровье своё подорвал, по судебным инстанциям ходя, начальственные пороги обивая.
С КАРТИН НЕ ПРОЖИВЁШЬ. И БЕЗ НИХ ТОЖЕ…
– К сожалению, нынешние чиновники слишком уж буквально понимают выражение «Художник должен быть голодным». Иногда откровенно потребительское отношение к нашему труду обижает и возмущает. Приезжает в Гомель какая-то делегация – подари картину, а то и несколько.
Но это же мой труд, я частичку своей души в каждое полотно вкладываю! Почему я должен раздавать их бесплатно? Льгот я никаких не имею, даже вот эту мастерскую оплачиваю из собственного кармана. А кто-нибудь из руководства знает, сколько стоят белила, краски, кисти, даже обычный багет для рам?
Понятно, с картин ни раньше, ни сейчас не проживёшь. Но коммунистические чиновники понимали их значение, тут уж надо отдать должное. С теплотой вспоминаю секретаря Гомельского обкома партии Алексея Камая.
Кто бы что сейчас ни говорил, он понимал, что местных художников надо поддерживать, создавать им условия для работы, помогать с организацией выставок.
К сожалению, в последние годы такого понимания я не вижу. Тем не менее настоящий художник не может не работать, не может не получать радость от того, что его картины уходят в народ. Пусть даже таким несколько нецивилизованным путём. Тем и живём.
Александр ЕВСЕЕНКО, «Советский район».
Комментарии (0)
RSS свернуть / развернутьТолько зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.